— Это прекрасно! Такой авторитет, как Голлербах!
Давно это было, очень давно, в самом начале пятидесятых годов. Максимилиан Максимилианович, профессор из Ботанического института Академии наук, приехал в экспедиционный отряд, вставший лагерем у подножья Копетдага. Поначалу я понять не мог, что будут делать наши ботаники, почвоведы, зоологи на голой равнине, покрытой спекшейся коркой. В обычных, нормальных Каракумах, дальше к северу, по барханам и между ними произрастают и травы, и злаки, и кустарники, и даже деревья — саксаул, песчаная акация. Там узришь и толстого варана, и мелких ящериц — агаму, круглоголовку, там водятся диковинные зверьки, вроде тушканчика, и редкие птицы, такие, как саксаульская сойка. Там жизнь ключом бьет! Тут — и следа ее нет вроде бы. Монгольские пастухи называют такие земли шала полом. Утрамбованный глиняный пол. В Средней Азии и Казахстане бытует другое название, принятое географами, — такыр, что, в переводе с казахского, означает — лысина, плешь . . .
Дело тут всем нашлось, даже гидробиологу, хотя на такыре, который уподобить можно раскаленной сковородке, капли воды не найдешь, колодцев здесь не роют. Зоологи же добывают на такырах всякую живность, вроде здоровенных и злобных пепельно-серых тарантулов, которые днем отсиживаются на дне искусно вырытых глубоких нор, имеющих вид строго вертикальной шахты.
Голлербах, когда я утром заглянул к нему в палатку, разбирал вьючный ящик, перекладывая из него в брезентовую сумку со многими карманами всякий инструментарий, пузырьки и пробирки.
— Не хотите ли поработать со мной несколько дней? Моя лаборантка еще не приехала. Вам будет интересно, надеюсь. Хотите? .. Тогда я сейчас же согласую это с начальством и — пошли.
В первый день мы, помнится, брали лишайники. Они приживаются на такырной корке, придавая ей разную окраску: беловатую, аспидно-черную, даже розовую. Есть среди здешних лишайников и библейская манна, вполне съедобная.
Под вечер зарядил вдруг дождик, ночью перешедший в ливень. Когда наутро я выглянул из палатки, то был ошарашен: лагерь наш стоял островком посреди бескрайнего озера! Ливневой воде уйти было некуда — просочиться вниз не давала глина, а стока нет — такыр лежит в понижении. Если бы накануне видавший виды начальник отряда не распорядился выкопать вокруг лагеря канаву, теперь наполненную водой, то мы бы ночью всплыли со всем нашим добром.
— Надевайте поскорее резиновые сапоги, побродим до чая! — крикнул мне из своей палатки Голлербах.— Ведь это редкостная удача!
Мы перепрыгнули через канаву и, подобно Гулливеру, зашагали по озеру, глубина которого достигала пяти сантиметров. Дно водоема местами чуть зеленело. К следующему утру озеро обмелело сантиметра на два, дно его уже стало сплошь зеленым от проросших водорослей, а вода пузырилась, словно доведена была солнцем пустыни до кипения. Ученый объяснил мне, что водоросли, споры которых прекрасно выносят высушивание, как, впрочем, и промораживание, как бы торопятся разрастись, пока есть влага. Фотосинтез идет необычайно интенсивно, бурно. И вода от пузырьков кислорода кажется кипящей. Среди водорослей, населяющих такыры, преобладают сине-зеленые.
Дня через два озеро испарилось. Солнце сожгло проросшие водоросли, ветер разнес сухие остатки слоевищ, и такыр принял обычный свой вид. А споры остались в почве и при первом дожде снова прорастут. И так вот это идет из века в век.
По вечерам профессор Голлербах, приводя в порядок свои пробы, рассказывал мне о водорослях. Чаще всего он обращался к сине-зеленым.
Из его тогдашних рассказов, а также из опубликованных позднее научных работ, я узнал о сине-зеленых много удивительного. ..далее 

ight -->