Простои вроде бы ни к чему хорошему не вели. Команда расслаблялась, потом все с трудом втягивались в работу. С другой стороны, умный, дельный капитан использовал время стоянок на благо.
— Как только стоянка — на шлюпку и в лес, за грибами, за ягодами,—рассказывал Гриненков.—Или щавеля насобираем, щи свежие сварим; на Валааме дикого лука полно . . . А в город попадешь, в музеишко сходишь всем экипажем, в кино. В Сортавале хороший кинотеатр . . . А то и просто по парку пройтись приятно, глядишь, и отвлечешься от этих самых бяк . . .
«Бяка» — любимое словцо Юрия Павловича, емкое и собирательное; в нем все, к чему у него полное отвращение.
Теперь времени на прогулки не остается, но иногда все же кое-что удается выкроить, самую малость. Больше же приходится общаться с командой на буксире, в деле.
Сокращаются не только простои. Сокращаются штаты. Новые суда не требуют столько обслуги, сколько прежде: автоматика высвобождает рабочие руки. К тому же люди осваивают по крайней мере две специальности, чтобы была возможность заменить друг друга. Например, капитан — он же первый помощник механика, а механик — первый помощник капитана. Это новшество. Как всякое новшество, оно поначалу было воспринято с недоверием. Ходил даже такой анекдот: поменялись капитан и механик местами. Прошло время. Капитан говорит: «Надо бы остановить машину, подшипники плавятся». А механик отвечает: «Ладно, чего уж там останавливать, теперь все равно: мы и так на мели сидим третий день . . . »
Но это все, конечно, шутки. Профессии осваивают, что тоже дает свои выгоды — и самим речникам, и государству. Но людей все равно не хватает. Старики уходят на пенсию, а молодежь ныне осмотрительна и практична; Цена романтики упала. Если же смотреть на флотскую жизнь с точки зрения только заработка, то стоит ли она того? Слишком уж много неудобств она несет. Вот тут-то и задумаешься о глубоких корнях, о семейных традициях, о вкорененной с детства любви к воде.
Кое-что о Ладоге
Ровно, убаюкивающе стучит машина. «Рыбачий» медленно подрагивает всем своим железом, волоча за собой сопротивляющуюся ношу. Небо чистое, нигде не запачканное облаками. Слепит солнце. Тепло. Покой. Штиль. Команда занята делом, и на палубе никого не видно. Я спустился по крутому трапу в каюту. Валеры не было. Теперь самое время почитать.
В моем портфеле лежал небольшой том, переплетенный в кожу. Эту книгу я выпросил на несколько дней у приятеля, страстного, до умопомрачения, библиофила. Он дал мне ее, разумеется, без особого желания, и по его печальным глазам я понял, что если потеряю, то . . . Страшно было подумать, какая кара ожидала меня. Смерть на медленном огне можно было бы посчитать за благодеяние. «Путешествие академика Н. Озерецковского по озерам Ладожскому, Онежскому и вокруг Ильменя,— прочел я титул.— С 15 таблицами. Вторым тиснением. В С. Петербурге, печатано при Императорской Академии Наук 1812 года».
Боже, 1812 год! Такая далекая для нас Отечественная война! Редуты Бородина, горящая Москва под пятой французов. Барклай де Толли, Кутузов, Денис Давыдов, Наполеон . . . А в Петербурге, на тихом Васильевском острове, в это время печатали «вторым тиснением» записки путешественника . . . «Приступая к описанию Ладожского озера, которое в прошлом лете 1785 года кругом объехал я водою, в коротких словах упомяну наперед о Неве-реке и скажу только, что ею поднялся я на судне от С. Петербурга до Шлиссельбурга; видел возвышенные, лесистые, то глинистые, то песчаные ее берега, которые по краям уставлены пригожими домами, целыми селениями и кирпичными заводами; видел пороги, лежащие на Неве выше устья реки Тосны, которые состоят из раскиданных камней, простирающихся от берегов реки к ее середине, которая однакож чиста, глубока и свободный дает проход самым большим и грузным судам, выключая одно сие неудобство, что стремление воды очень там быстро и поднимающиеся вверх суда во время тишины или противного ветра в проезде через пороги сильное от воды претерпевают сопротивление, когда тянутся бечевою, для которой вообще оба берега Невы нимало не приготовлены».
Стало быть, речь шла об Ивановских порогах. Выходит, этот отрезок пути суда против течения тащили бечевой бурлаки. Еще два столетия, до наших дней, Ивановские пороги причиняли судам неудобства, но теперь — все, скоро не будет порогов, конец им. Огромные камни-валуны дробятся машинами; мощнейшие краны поднимают камни и оттаскивают в сторону, расширяя фарватер.
Жалею, что академик поскупился рассказать про себя. На каком судне он плыл, с кем, где ночевал, на берегу или на воде, чем питался в пути, случались ли с ним какие-либо происшествия? Об этом молчит. Все его устремления — засвидетельствовать то, что видел. Нам это тоже интересно. Оказывается, в Шлиссельбурге в то время было 406 домов, а жителей — чуть более трех тысяч. «Весь рынок в городе состоит из 16 лавок, которые как видом, так и товарами очень бедны; так что ни циновки, ни парусины, ни клеенки не можно там достать среди самого лета, когда вещи сии для судов, ходящих по Ладожскому озеру, весьма часто бывают нужны». Существовала там даже промышленность в виде «ситцевой и выбойчатой» фабрики, принадлежавшей некоему коллежскому асессору Лиману, на которой работали сосланные за провинность крепостные женщины совместно с нанятыми. ..далее 

ight -->