— Вон купол. Это уже мы стеклили. Снимали здоровенные рамы, восстанавливали, снова ставили на место. По мелочам делаем кое-что. Участочек-то у нас — полтора десятка мужиков. Сами ведем и кладку, и плотницкие работы, и штукатурные, и малярные . . . Сначала о реставрации никто, конечно, не думал; делали как придется. Но в последние годы стараемся придерживаться . . . Кто тут все делал-то? Такие же мужики. Вот попадается фигурный кирпич. Смотрим, как было. «Ну, что — сделаем?» Скорость, конечно, не та. Приходится повозиться. А так что ж . . .
Мой проводник усмехнулся, походил по собору.
— Я вот, например, штукатурные работы люблю. Кем я тут только не был . . . Разнорабочим. Экскурсоводом. Директором Дома культуры. Поступал в мореходку. Потом в университет. Но больше всего — хоть что ты со мной делай — нравится мне штукатурная работа. Люблю выделывать всякие лепные откосы, карнизы . . .
Свинцов повел меня на второй этаж, на хоры, по широкой лестнице, с двух сторон которой вместе с нами по стенам словно шагала большая пестрая толпа — древнерусские кнзязья, воины, монахи . . .
— Вот начали мы устройство лесов, поддерживающих живопись. Но товарищи, которые заказывали нам эту работу, куда-то пропали. Делали они тут пробы, закрепляли росписи. Николай Николаевич Калинин из Эрмитажа сказал мне: «Давай начинай. Весной приедем, будем работать. Делай срочно леса, поддерживающие живопись» . Ну, я тут и рвал пуп. Леса нету. Что у лесников добудешь, что как. Вон штукатурка местами уже провисла. Калинин сказал: мол, когда леса подгоним, они подклеят все, закрепят. Там у них сложная технология. Но во всяком случае это проще, чем собирать штукатурку с полу. Тогда уже все. Не соберешь . . .
Мы обошли все темные закоулки собора и полезли куда-то вверх, на колокольню.
— Ну, вот, — сказал Свинцов, когда мы выбрались на яркий свет и оказались высоко в небе, на уровне птичьего полета над островом. — Вот наш Валаам . . .
Во все стороны, на сколько видит глаз, лежала тихая светлая Ладога. Длинный зеленый остров среди других островов плыл по ней, словно огромный корабль. Мы долго смотрели в озеро, потом Свинцов вздохнул и сказал:
— Я вот свой Валаам ни на что не променяю. Не могу без воды. Если меня куда-нибудь в степь, я там умру с тоски. Хотя . . . Ладога ведь редко такая. Ладога чаще угрюмая. И на непривычного человека она наводит хандру. Взять свежего человека на рыбалку, допустим, в декабре, когда мы ловим сига . . . Ладога в это время страшная, серая. Волны тяжеленные. Удары такие, что лодку как о скалу бьет. Хочется бросить все и убежать домой. Ну, а июнь здесь — самое тихое время. Вода гладкая, как стекло. Так будет до конца месяца. В июле начнутся ветерки. Вода к тому времени немного прогреется. Наберет градусов там двенадцать-пятнадцать. В зависимости, конечно, от того, какое лето. На моей памяти было, наверное, года два, когда Ладога прогревалась даже до двадцати градусов. Едешь на лодке. Жарко. Мотор остановишь, плюх за борт. Поплаваешь — дальше поехал. В любом месте Ладоги можно было купаться. А так обычно в Ладоге не очень-то искупаешься. Все лето она нагревается. А холод, естественно, отдает. Если на острове, допустим, тепло, то едешь в озеро — надо надеть фуфаечку. А вот в ноябре — декабре . . .
Везде уже снег, озера замерзают. На материке морозы, а на Валааме еще тепло. Разница доходит иногда до десяти градусов. Лед здесь замерзает где-то в феврале. А в апреле уже расходится. Бывает, что и вообще не замерзает. Ветер не дает. Вот всю зиму волны так и гуляют. Свинцов задумался.
— Есть люди, — сказал он, — которые не любят остров и вообще как-то относятся к нему . . . Именно потому, что это остров. А для меня лучшего места нет. Мне тут все нравится. Есть где поездить, есть на что посмотреть. Вот, например, с конца мая начинаются у нас миражи. Стеклянная гладь — и вдруг острова на горизонте разом поднимаются в воздухе. Как-то ехал я вдоль вот этого северного берега. На лодке тянул бревна на дрова. Тишь, гладь. Ехал я медленно, смотрел по сторонам. И вот, глядя на сортавальский берег, увидел, как он прямо на глазах начал менять свои очертания. Появилась какая-то скала. На скале башня. Что-то вроде замка с крепостной стеной. Прямо как нарисовано. Все это держалось, наверное, минут пять. Потом стало растворяться, растворяться. Летом миражи тут почти каждый день. Вот смотришь на Сосновый остров — вроде он на воде. Через минуту посмотрел — остров поднялся куда-то, а между ним и озером ничего нет. Висит в воздухе. Потом он начинает плавать в каком-то мареве. Меняет свои очертания. Потом бывает так, что сдвигается с места — сначала в одну сторону, потом в другую. Вот тут недавно со мной было . . . Рыбачил далеко в озере и посмотрел на берег. Что такое? Между мной и берегом — островок. До него минимум километра два. А он приблизился — каждое дерево, каждый куст видно . . .
Или вот слыхали, может, про сейши и бронтиды? Это бывает, когда плывешь по воде. На берегу я лично их никогда не слышал. Вот едешь на лодке — и вдруг откуда-то подводный глухой гул. Что это напоминает? Будто гром гремит. Когда не один, то еще ничего. А когда один, появляется даже какое-то сомнение . . . ..далее 

ight -->