Наш род от женщин пошел – ими славен! Нельзя сосуд драгоценный, в коем жизнь человеческая зарождается, кулаками бутузить!
– А ну отпирай! – завопил я.
Родичи за спиной стихли. Я их не видел, чуял лишь – крутят пальцами у висков: дурень, мол, не в свое дело лезет… Сами они таковы! Силой взять боятся, а умом да хитростью – кишка тонка! Да ладно, этого добра я уж у Старика понабрался… Главное, не подвели бы, когда сила на силу пойдет, – не сдюжить мне супротив Хорькова отца…
Набрал я в грудь воздуху побольше, заорал, стараясь голос погрубее сделать:
– Давай, Клемень! Лупи ее, стерву! А ты, змея, сюда выйди – я то тебя похлеще мужа проучу! Вовек не забудешь! Иди сюда, говорю, а то пожалеешь!
Сперва Клемень не услышал меня, а после затих, прислушиваясь. Тут я уж совсем расстарался:
– Гадюка ползучая! Бей ее, Клемень! Лупи!
От страха у меня голос и впрямь сиплым стал. Клемень не признал, выкликнул через дверь:
– Ты кто такой, чтоб мне да моей жене указывать?
– Ха, твоей! Может, она больше мне жена, чем тебе, дурню набитому!
Клемень и без того крепким умом не отличался, а теперь вовсе озверел. Оно понятно – что жену лупцевать, когда стоит да смеется на пороге ее полюбовник?!
Дверь чуть вместе с притолкой не вылетела – так распахнулась… Клемень вывалился на крыльцо, уставился осоловевшими от гнева да медовухи глазами на меня, а потом по толпе ими зашарил – никак не мог понять, кто над ним издевался… Тут меня ум то и покинул… Не мудрено ошалеть со страху, когда нависает над тобой детина в полтора аршина ростом да хочет тебя живьем в землю врыть…
Поморгал я на него глазами, да и ляпнул:
– Доброго здоровья тебе, хозяин…
Глупее не придумаешь, но с перепугу и большую глупость сотворить недолго.
Голосок меня подвел – засипел. Клемень понял – обманули, рыкнул, ринулся на меня. Боги страшного не попустили – попятился я да зацепился за щербину в доске, шлепнулся наземь. А Клемень мимо пролетел – родичам в руки. Те долго думать и мяться не стали – съездили пару раз по осоловевшей роже да скрутили буяну ручищи за спиной… Я на них глядел, холодным потом обливался, не замечал одобрительных взглядов, на меня устремленных…
Хорек поволок бесчувственное тело отца обратно в избу, народ расходиться стал, о моей хитрости болтая, как вдруг выскочила из избы женщина. Маленькая, измятая, с кровавыми пятнами на рваном сернике – не сразу и признал в ней Сипачиху.
– Миленький, – бухнулась мне в ноги, – родимый! Да хранят тебя боги!
– Мама! – Хорек отца бросил, к ней подскочил.
– Кланяйся, сынок! Кланяйся… – гнула она его голову исцарапанными в кровь руками.
Хорек поднял ее заботливо, повел к крыльцу, а у самого порога оглянулся:
– Прости за прежнее. Коли нужда какая будет – обращайся, не подведу.
Он, и верно, начал за мной тенью ходить, любых обидчиков отваживать, да только перестали меня обижать. Слухи у нас, в Приболотье, что ветер – летят, не усмотришь. Вскоре по всем печищам расползлась весть о новом мудреце, что самого большого мужика повалил… Я поверить не мог, как быстро из убогого и никчемного в мудреца превратился, лишь дивился непостижимости людской… ..далее 

ight -->